А теперь, мрачно подумал Ширин, пришёл и мой черёд проехаться по Таинственному Туннелю.
Он мог бы, разумеется, просто отказаться. В его контракте консультанта, заключенном с джонглорским муниципалитетом, ни слова не говорилось о том, что он обязуется рискнуть своим рассудком. Он способен сделать достаточно авторитетное заключение и не подставляя собственную шею.
Но что-то в нем восставало против подобного малодушия. Одна только профессиональная гордость, помимо всего прочего, прямо-таки толкала его в Туннель. Он приехал для того, чтобы исследовать случай массовой истерии и помочь джонглорцам не только в лечении пострадавших, но и в предотвращении других таких же трагедий. Как у него повернется язык рассуждать о том, что случилось с больными в Туннеле, если он не ознакомится с причиной их недуга? Это его долг. Отказаться было бы просто преступно.
Не хотелось ему также, чтобы у кого-либо, пусть даже у незнакомых ему джонглорцев, появился повод обвинить его в трусости. Он помнил, как дразнили его в детстве: «Толстяк трусит! Толстяк трусит!» А все из-за того, что он не хотел лезть на дерево – ему, толстому и неуклюжему, это было просто не под силу.
Нет, толстяк не был трусом – Ширин это знал. И ценил свое здравомыслие, свою уравновешенность. Просто ему не хотелось, чтобы другие делали ложные выводы на основе его негероической внешности.
Кроме того, лишь один из десяти человек, проехавших через Туннель, вышел оттуда с признаками психического расстройства. Должно быть, те, кто пострадал, уязвимы на свой особый лад. Именно оттого, что я так рассудителен, так уравновешен, говорил себе Ширин, мне нечего бояться.
Нечего – бояться».
Айзек Азимов, «Приход ночи» ("Nightfall")
